— Тогда чем она кончается? Я бы хотел это знать. Вы слышали легенду о мальчике из Спарты и лисе? — спросил Брезач.

— Да.

— Она гораздо более емкая, чем кажется на первый взгляд. Это аллегория, она насыщена символами. Лиса — это любовь, которую вы вынуждены скрывать; вы не выставляете ее напоказ, потому что не можете этого делать, она сидит внутри и сначала лижет вас, потом делает пробный укус, как бы играя, затем, войдя во вкус, начинает пожирать вас всерьез.

— Перестань себя жалеть, — сказал Джек. — Это худшая черта твоего поколения.

— Плевать я хотел на мое поколение. Я ничем с ним не связан. Легенда о спартанце и лисе для меня важнее всех книг, написанных о моем поколении.

Он аккуратно сложил телеграмму и выбросил ее в окно. Она упала и понеслась по солнечной улице, подгоняемая ветром, словно осенний цветок.

— Не беспокойся, дорогой, — произнес Роберт. — Это весточка года. Вы бывали в Цюрихе?

— Да.

— Что там делали?

— Ездил кататься на лыжах, — ответил Джек.

— Кататься на лыжах? — Брезач состроил гримасу. — На мой вкус, вы чересчур здоровы. Нет видимых следов порчи. Не переношу таких людей.

— Заткнись.

— Вам кто-нибудь говорил, что у вас внешность римского императора? — спросил Брезач. — Ну, женщины, которые хотели вам польстить, или захмелевшие актеры на вечеринках?

— Нет.

— Это так В Риме есть тысяча каменных и бронзовых бюстов, вылепленных с ваших родственников. Крупный нос, мощная шея, чувственный, самоуверенный рот, властное выражение лица. «Все они были талантливыми полководцами, людьми фанатично религиозными, безжалостными и богатыми».

Брезач вспоминал цитату с трудом, прищурив глаза.

— Это Флобер, — сказал Роберт. — У него речь идет о правителях Карфагена, но это описание подходит и для римских императоров, и для вас. С вашим лицом я бы стал по меньшей мере командиром армейского корпуса или президентом сталелитейной компании.

— А я всего лишь мелкий чиновник.

— Наверно, ваш час еще не пробил. — Брезач ехидно улыбнулся. — Возможно, через год под вашим началом внезапно окажутся сорок тысяч человек Если этого не случится, вы меня разочаруете. «Талантливые полководцы, безжалостные и богатые…» — повторил он. — Как вы полагаете, когда-нибудь все американцы будут похожи на вас, Джек?

— Ты такой же американец, как и я, — заметил Джек — Ты не думаешь, что когда-нибудь все американцы будут похожи на тебя?

— Нет. Я паршивая овца. Изгой. Боковая ветвь. Если бы закон позволил, меня бы лишили американского гражданства. Я незащищенный близорукий скептик. Такие, как я, становятся эмигрантами.

— Ерунда.

Брезач снова улыбнулся:

— Возможно, вы отчасти правы.

«Фиат» увернулся от «веспы», которая выскочила из боковой улицы; ехавшие на «веспе» молодой человек и девушка сильно наклонились вбок на вираже. Брезач громко, сердито обругал их по-итальянски.

— Что ты им сказал? — спросил Джек.

— Я сказал: «Почему вы не в церкви?»

Роберт все еще злился. Он вытащил мятую пачку сигарет и закурил. Джек заметил, что длинные пальцы Брезача пожелтели от никотина.

— Ты продумал, что скажешь Делани?

Джек чувствовал себя ответственным за итог их беседы и хотел, чтобы она прошла хорошо или хотя бы корректно; его беспокоило настроение Брезача. Днем ранее он взял парня с собой на студию и показал смонтированную часть фильма. Во время просмотра Джек следил за Робертом, но парень смотрел ленту, не демонстрируя своих чувств, и покинул зал, так ничего и не сказав.

— Боитесь, что я скажу великому человеку что-нибудь неподобающее?

— Нет. Просто я хочу, чтобы ты оставался в рамках обычной вежливости.

— Не беспокойтесь. Я буду вежлив, — заверил Брезач. — Чего бы мне ни стоило. В конце концов, мне нужна эта работа.

— Что ты скажешь ему о фильме? — с любопытством спросил Джек.

— Не знаю. Еще не решил. — Брезач выбросил сигарету в окно. — Цюрих — большой город?

— Там три-четыре сотни тысяч жителей.

— Все говорят, что швейцарские полицейские — большие специалисты по розыску людей, — произнес Брезач. — Что им всегда известно, кто сегодня в чьей постели спит. Это верно?

— Приблизительно.

— Наверно, вечером я полечу в Цюрих. Застану ее поющей у озера песни альпийских горцев. Вы дадите мне взаймы денег на билет?

— Нет, — сказал Джек.

— Вы напоминаете мне моего отца, — заявил Брезач.

Произнеся это оскорбление, он отвернулся от Джека и до конца поездки не раскрывал рта.

Делани преодолевал барьер высотой в два фута на крупном нервном чалом жеребце. Поначалу конь был спокойным, но через пятнадцать минут после того, как на него сел Делани, он стал вырывать поводья из рук, на его губах появилась пена, перед каждым препятствием он пятился и бросался в сторону.

Точно так же Морис действует на актеров, с грустью подумал Джек Любое живое существо, проведя с Делани четверть часа, становилось пугливым, скованным, зажатым.

Джек и Брезач оперлись о железное ограждение большого тренировочного круга. Брезач с едва заметной ухмылкой на лице наблюдал за подпрыгивавшим в седле Делани. В отличие от других всадников, на которых были сапоги, габардиновые бриджи, строгие твидовые кителя, Делани скакал в старых линялых джинсах, красной фланелевой рубашке и высоких, по щиколотку, ботинках из замши. Тренер, маленький шестидесятилетний итальянец в начищенных до блеска сапогах, ярком, тщательно отутюженном пиджаке, при туго затянутом вокруг тонкой шеи галстуке, стоял в центре круга, терпеливо повторяя по-английски: «Пятки вниз, мистер Делани, пятки вниз!» И затем: «Ослабьте поводья, синьор, пожалуйста. Не дергайте их, пожалуйста. Натяжение ровное, постоянное. Не поднимайте пятки. Не нервируйте животное».

Брезач, повернув голову в сторону Джека, усмехнулся.

— Не нервируйте животное, — прошептал он.

Делани совершил очередной прыжок, потерял стремя, резко дернул поводья; конь бросился влево. Режиссер едва удержался в седле. Брезач снова усмехнулся.

— Погодите, синьор Делани, — сказал тренер, — кажется, пора немного отдохнуть. Дайте животному отдышаться.

Молодой грум взял жеребца под уздцы, и Делани неловко слез с коня.

— В следующий раз, — обратился он к тренеру, — я возьму это препятствие.

Делани указал на барьер высотой около трех с половиной футов.

Тренер покачал головой:

— По-моему, вам еще рано…

— Я возьму его.

Делани похлопал итальянца по плечу, снял перчатки, потом подошел к Джеку и Брезачу. Он радостно улыбался; лицо его разрумянилось от верховой езды, на нем блестели капельки пота. От него валил пар. Джек представил Брезача; пожав руку парня, Делани произнес: «Рад познакомиться. Я еще не прочитал ваш сценарий, но Джек уверяет, что у вас несомненный талант».

— Морис, — сказал Джек, — с чего это ты надумал на старости лет учиться верховой езде?

— Потому-то и надумал. Не хочу стареть дальше. Каждый год я учусь чему-то новому. Чтобы компенсировать потери. Вынужденный отказ от непосильных занятий. Как наездник я смогу расти до шестидесяти пяти лет. Молодость — это такое состояние, когда ты еще способен совершенствоваться. Я прав?

Он посмотрел на Брезача.

— Я, наоборот, постоянно теряю все свои умения, — сказал Брезач.

Делани добродушно рассмеялся:

— В вашем возрасте можно позволить себе так говорить.

— Чем ты займешься в следующем году? — спросил Джек. — Прыжками с парашютом?

— Французским языком, — ответил Делани. — Я хочу снять квартиру с французами, прежде чем мне исполнится шестьдесят. В Париже есть два актера, с которыми я не прочь поработать.

В круг на высокой спокойной гнедой кобыле выехала хорошенькая темноволосая девушка. На вид ей было не больше шестнадцати; миниатюрная, серьезная, стройная, она держалась в седле без напряжения. Она начала прыгать через препятствия; трое мужчин следили за тем, как легко, без видимых усилий поднимает она лошадь. Лицо у девушки было собранное, сосредоточенное.